Глава V
Скучая обедать одна, Джесси вызвала по телефону свою близкую приятельницу, Еву Страттон, и стала ее просить приехать. «Тем более, — прибавила Джесси, — что сегодня среда; ты знаешь, что у нас по средам гости. Наконец, ты мне просто необходима, так как я хочу говорить. О чем? О жизни и вообще. Моргиана лечит больную голову, сидит у себя. Да, слушаю… нехорошо так говорить, Ева, с… Ну, и так далее, и я тебя жду».
Ева Страттон была второй дочерью Вальтера Готорна, владельца двух типографий. Старше Джесси лишь двумя годами, Ева уже была замужем. Ее муж занимал должность военного агента в Корее. Они разъехались по молчаливому, безгорестному согласию людей, открывших, что не нуждаются ни друг в друге, ни в брачной жизни. Поэтому их приятельское соломенное вдовство было легким.
Ева была высокая, тонкая фигурой, молодая женщина греческого типа, с проницательным выражением рта и глаз. Ее жизненный опыт немногим превышал опыт Джесси, но она умела скрывать это, оставляя впечатление наблюдательности и ранней мудрости. Заметив третий прибор, Ева спросила, кого ждет Джесси.
— Никого, то есть, вероятно, никого. Это ее прибор, но Моргиана, должно быть, уже пообедала у себя.
— Надеюсь, — сказала Ева. Джесси обиделась, но сдержалась.
— Ты постоянно забываешь, Ева, — заметила она спокойно и искренно, — что Мори — моя сестра и что мне могут быть неприятны такие твои слова.
— Она неприкосновенна?
— В том смысле — да, какой разумеешь ты. Да! К тому же, — прибавила Джесси, взглядывая на слуг у дверей, — мы не одни. Я знаю, ты ее не любишь, — что делать!
— Я прямолинейна, — возразила Ева, пробуя суп и нимало не тронутая выговором Джесси, — но когда я ехала к тебе, я решила быть прямолинейной до наглости. Твоя жизнь…
— Тогда поедим сначала, — сказала Джесси, — мне тоже хочется говорить, но я хочу также есть. А ты?
— Я ем. У тебя всегда очень вкусно. Выпей вина, Джесси. Это хорошее вино; я его знаю, потому что его подают у нас, и год тот же самый; будем, по вину, однолетки.
— И налижемся, как красноносые старушенции, — добавила Джесси, нюхая свой бокал.
«все это не то», а также расследовали, кто и что думает о себе; уже размолвка Левастора с Бастером попала в пронзительный свет предположений об их прошлогодних встречах «с теми и теми», — как обед незаметно подошел к концу. Слуги принесли кофе, и, стремясь соединить приятное с полезным, потому что любила Джесси, Ева сказала: «Останемся одни, так как нам более ничего не нужно».
— Мы сами позаботимся о себе, — сказала Джесси прислуге, — Ева, я тебя слушаю.
— Ты все еще не куришь? — спросила Ева, извлекая длинную папиросу из платинового портсигара.
— Нет. Не это же ты готовила мне по секрету от слуг?
— Но у меня, право, нет ничего особенного для тебя. Я, как хочешь, не выношу посторонних, хотя бы и слуг. Ты много теряешь, отказываясь курить.
— Я люблю смотреть, как курят, — сказала Джесси, приникая щекой к сложенным, локтями на стол, рукам. — Я приметила, что ты куришь с отчаянием, — расширив глаза и грудью вперед!
— Благодарю, я согнусь.
— Нет, не надо. Вильсон курит осторожно, кряхтя, почти потеет, и весь вид его такой, что это — тяжелая работа. Интересно курит Фицрой. Он положительно играет ртом: и так, и этак скривит его, а один глаз прищурит. По-моему, лучше всех других курит Гленар: у него очень мягкие манеры, они согласуются с его маленькими сигарами. Ему это идет.
— Тебе нравится Гленар?
— Он мне нравился. Теперь я нахожу, что он на вкус будет вроде лакрицы. Дай мне папиросу, я попробую.
Она крепко сжала мундштук губами и серьезно поднесла спичку, причем ее лицо выражало сомнение. Закурив, Джесси случайно выпустила дым через нос, закрыла глаза, чихнула и поспешно положила папиросу на пепельницу.
— Что-то не так, — сказала она. — Должно быть, это требует мужества.
— Тебе надо выйти замуж, — вот что я хотела сказать. Нормально ли твое положение? Моргиана значительно старше тебя; кроме того, она ис…
— … терична, — мрачно закончила Джесси. — Дальше!
— Выходит, что нравственно и физически ты одинока, хотя обеспечена и живешь в своем доме.
— Я размышляла об этом, — сказала Джесси, — но как быть? Я никого не люблю. Любит ли кто меня?..
— Человек пять.
— Положим, всего четыре. Говорят — брак вещь суровая. Ты, например, замужем. Расскажи мне о браке.
— Но… я думаю, ты сама знаешь, — ответила Ева, понимавшая, что в таких вопросах слова обладают свойствами искажать существо явлений, будь то слова самые осторожные и искренние.
— Знаю и не знаю, — продолжала Джесси, задумчиво смотря на Еву, — но, слушай, я не боюсь слов. Например, — что такое «идеальный брак»?
— Идеальный брак, — сказала Ева, начиная внутренне ныть, — такой брак требует очень многого…
— Давай говорить подробно, — предложила Джесси.
Личный опыт Евы напоминал полудремоту. Слегка краснея, в то время как Джесси оставалась спокойной, Ева продолжала:
— Очень многого… Хотя мой собственный брак подлежит размышлению, и я, конечно, не могу ставить в пример… Очень, очень большая близость во всем, одинаковость вкусов и так далее.
— Но ведь должна быть также любовь?
— Любовь? Конечно.
— Так расскажи о любви, — о замужней любви.
— Едва ли это возможно рассказать, — объявила Ева, которой становилось все труднее идти в тон. — Ты… да… или нет… Например: знание географии и подлинное путешествие. Конечно, есть разница.
— Послушай, — сказала Джесси, — быть любовницей и быть женой — это ведь строго разделено? Или, например: «наложница» и «любовница». Есть ли здесь сходство? Как ты думаешь?
— Мы лучше это оставим, — осторожно предложила Ева, — так как я положительно не в ударе. Должно быть, обильный обед. Просто я не нахожу выражений.
Джесси умолкла только потому, что уважила подчеркнутую последнюю фразу и поняла замешательство Евы. Оно ей слегка передалось, в противном случае Джесси охотно продолжала бы рассуждать о таких звучных, красивых словах, как «наложница» или «страсть». Продолжая думать о связи со словом «наложница», она спросила:
— Не переменишь ли ты свою ложу на ту, что рядом с моей? Она освободилась теперь.
— Непременно переменю. Но все-таки, Джесси, мое искреннее желание — видеть тебя хорошо устроенной, замужем.
— Не с кем попало, надеюсь? — заметила Джесси. — Ты дай мне какого-нибудь погибшего человека. Я буду его восстанавливать в его собственных глазах. Вот о чем я мечтаю иногда. Но это глупо. Или хорошо? Отвести от края пропасти и — постепенно, неуклонно…
— Дурочка, где ты это читала? — рассмеялась Ева.
— А не помню где, — откровенно призналась, тоже смеясь, Джесси.
Вдруг она перестала смеяться, крикнув:
— Мори, ты опоздала. Обед мы уже скушали. Иди пить с нами кофе!
на место.
— Стало легче?
— Да, Джесси. Старая мигрень, Ева. От кофе пройдет. У меня масса хлопот по ремонту и моему переезду. Кроме того, в этом году рано наступил зной. Я спасаюсь в «Зеленую флейту», наверное — до осени.
— Джесси, — и ты?
— Я не поеду, Ева. Я остаюсь здесь.
— Вы знаете, как она упряма, — сказала Моргиана Еве после небольшого молчания.
Допив свой кофе, Моргиана возобновила примолкший разговор. Теперь она была спокойна. Притворство ее было легким, как нетрудное дело в руках опытного мастера. Она смеялась, шутила и рассказывала с нотой сочувствия о прекрасной танцовщице Мальком, которая плакала и танцевала одна.