ПЕРВЫЕ ГОДЫ ПИСАТЕЛЬСТВА
7 января 1906 года в Петербурге, при «ликвидации боевого летучего отряда» эсеров, был арестован мещанин местечка Новый Двор, Волковышского уезда, Гродненской губернии Николай Иванович Мальцев.
Ровно через месяц охранка известила департамент полиции:
«... Мальцев показал, что его зовут Александр Степанов Гриневский, он потомственный дворянин, уроженец Вятской губернии, дезертировавший в 1902 г. из 213- пех. Оровайского резервного батальона и осужденный приговором севастопольского военно-морского суда... к ссылке на поселение, но в силу высочайшего манифеста... был освобожден 24 октября от дальнейшего наказания; на нелегальное положение перешел 10 декабря прошлого года».
Где и когда достал Грин паспорт на имя Мальцева, пока остается загадкой. Да и арестовали его совершенно случайно — он оказался в зоне облавы. На нелегальное положение Грин перешел потому, что охранка стала хватать подряд всех амнистированных и «особое совещание» без суда и следствия щедро раздавало «ордера на ссылку».
Грина заключили в Выборгскую одиночную тюрьму *.(* В официальных документах тюрьма на Выборгской стороне, неподалеку от Финляндского вокзала, именуется еще и «Петербургская одиночная». Жители города называли ее и просто «Кресты» (тюремный корпус, если смотреть на него сверху, расположен крестом).) часто вызывали на допросы, но никаких сведений о явках, о товарищах по партии жандармы так и не получили. В марте Грин подал прошение на имя министра внутренних дел:
«24 октября 1905 года я был выпущен из севастопольской тюрьмы в числе прочих амнистированных, где содержался вследствие приговора военно-морского суда Севастопольского порта, присудившего меня к ссылке на поселение по обвинению в ст. 129, 130 и 131-й уго- ловн. улож. 7 июня 1904 года. После этого я приехал в Петербург с единственной целью — приискать какие- либо занятия, необходимые для существования. Ввиду неопределенности политического момента и связанной с этим неуверенности в прочности своей свободы, я колебался начать жить под своим настоящим именем, вследствие чего не имел постоянной квартиры и вынужден был пользоваться квартирами частных лиц. Последовавшие вскоре аресты лиц, получивших амнистию, заставили меня — из опасения подвергнуться той же участи — взять фальшивый паспорт на имя Николая Иванова Мальцева, под каковым именем я и был без всякого повода с моей стороны арестован агентами охранного отделения 7-го января с. г. у Николаевского моста в 3 ч. дня. Затем меня отправили в Пересыльную тюрьму, где я и просидел до 26-го января, после чего был переведен в С. -Петербургскую одиночную тюрьму, где нахожусь по настоящее время, не зная ни причины своего ареста, ни срока своего заключения. Всё время я числюсь за охранным отделением. Ни при мне, ни на квартире моей не было найдено ничего, что могло бы дать повод к такому несправедливому заключению мена в тюрьму. Если раньше, до амнистии, мое заключение и могло быть оправдываемо государственными соображениями, общими для всех политических преступников, то теперь, после амнистии, не имея ничего общего ни с революционной или с оппозиционной деятельностью, ни с лицами революционных убеждений — я считаю для себя мое настоящее положение весьма жестоким и не имеющим никаких разумных оснований, тем более что и арестован я был лишь единственно по подозрению в знакомстве с лицами, скомпрометированными в политическом отношении. На основании вышеизложенного честь имею покорнейше просить Ваше высокопревосходительство сделать надлежащее распоряжение об освобождении меня из тюрьмы, с разрешением проживать в г. С. -Петербурге. Политический заключенный Александр Степанов Гриневский. Марта 6-го дня, 1906 года».
Это прошение было его частным делом, ничьих интересов Грин не касался.
«Отклонить».
«От департамента полиции объявляется дворянину Александру Степанову Гриневскому, что по рассмотрении в Особом совещании, образованном согласно ст. 34 Положения о государственной охране, обстоятельств дела о названном лице, — господин министр внутренних дел постановил: выслать Гриневского в отдаленный уезд Тобольской губернии под надзор полиции на четыре года, считая срок с 29 марта 1906 года. 19 апреля 1906 года».
Приписка:
«Настоящее постановление мне объявлено мая 4 дня 1906 года А. С. Гриневский».
Поезд, увозивший Грина в ссылку, отошел от перрона Николаевского вокзала 15 мая 1906 года. Александра Гриневского сопровождал «Открытый лист», в котором сообщалось:
«Приметы: лета: 25, рост 2 аршина 77/8 вершка (что соответствует 1 метру 76 сантиметров. — В. С.), лицо: чистое, глаза: карие, волосы, брови, усы: русые, борода: бреет, нос: умеренный, особые приметы: не записано». В графе «По чьему распоряжению и по какой причине пересылается» говорится: «Согласно постановлению г<осподина> министра внутренних дел Гриневского выслать в ведение тобольского полицмейстера для водворения под надзор полиции в местности, по указанию тобольского губернатора, на 4 года, считая срок с 29 марта 1906 года». Из других глав документа явствует, что арестант «препровождается» без наручников и что от Петербурга до Москвы ему было выдано пятнадцать копеек «кормовых денег».
13 июня тобольский губернатор получил от туринского исправника телеграмму: «Административно-ссыльные политические дворяне Георгий Карышев, Александр Гриневский, одесский мещанин Михаил Лихонин, Гавриил Лубенец скрылись благодаря скоплению в Туринске семидесяти поднадзорных, незначительного числа городовых».
Тобольский губернатор немедленно известил о побеге департамент полиции, и в циркуляре разыскиваемых лиц, под номером 19000, появились сведения о Гриневском; когда и где арестовывался, за что и т. д.
Через Самару и Саратов Грин добрался до Петербурга, а во второй половине июля уехал к отцу в Вятку. Сестра Грина, Екатерина Маловечкина, напомнила в письме к брату 16 марта 1927 года: «Ярко встала в памяти наша встреча и прогулка в загородный сад в Вятке, где ты угощал меня лимонадом, а досужая молва разнесла на другой день по городу, что «вот-де Катя Гриневская кутит по загородным ресторанам», а мне, несчастной, и реабилитировать себя нельзя, не выдав тебя».
Из Вятки Грин вернулся в Петербург через Москву, где пробыл дней десять.
«Уважаемый Александр Сергеевич! Как ни совестно мне просить у вас взаймы — а всё- таки: не можете ли вы одолжить мне, самое большое на месяц — руб. 15-ть. Конечно, это странно, но дело в том, что у меня сейчас в Питере совсем нет знакомых и постоянного заработка. А уплатить вам я надеюсь из следующего источника: проездом в Москве я жил дней 10-ть, написал там за это время рассказ из солдатской жизни, который и продал очень быстро в книгоизд. Мягкова за 75 рублей. Кроме того, мне обещали впредь, за будущие рассказы, не в пример прочим, уплачивать все деньги сразу (обыкновенно платят по 1/3) и не менее, как по 100 р. за лист. Так вот, на днях я послал туда же еще одну рукопись в 11/2 листа, тоже рассказ, и думаю, что 80 шансов на 100, что через неделю получу 150 р. или уже никак не позднее месяца.
Если дадите, то пришлите, пожалуйста, с посыльным по адресу: ул. Жуковского, д. 11, кв. 2, Алексею Алексеевичу Мальгинову.
Пишу потому, что лично — едва ли хватило бы духу. Остаюсь обязанный Вам А. С. Гриневский. 6-го сентября 1906 года».
Речь в письме, бесспорно, идет о двух первых рассказах Грина «Заслуга рядового Пантелеева» и «Слон и Моська».
27 сентября 1906 года один из членов Московского комитета по делам печати написал доклад. В нем говорилось: «В рассказе «Заслуга рядового Пантелеева» изображается экспедиция военного отряда для укрощения крестьян, учинивших разгром помещичьей усадьбы. В то время как крестьяне рисуются вполне невинными жертвами, автор не жалеет красок, чтобы изобразить бесчеловеческую жестокость и ничем не вызванные варварские нападки войск от офицеров до последнего солдата. Сцена избиения крестьян (стр. 20, 21, 22), описание пьяной оргии солдат после убийства (стр. 23), наконец самый «подвиг Пантелеева», заключающийся в том, что он по приказанию пьяного офицера, за обещанный рубль... убивает ни в чем не повинного, случайно подвернувшегося деревенского пария, — всё это имеет конечной целью поселить ненависть к войску. Мысли и чувства автора вложены в уста солдата Гришина: «Я почему иду? Потому что велят! Потому что за шкуру свою трясешься! Из страха иду! Душа во мне подла, да!.. В другой раз — не только что убивать — рыло бы разворотил мерзавцу, что тебя матерски ругает, — да как подумаешь, брат, о каторге, да вспомнишь про домашность — и рад бы, да воли нет! Ведь за эту кровь, что мы повыпус- кали, — нам бы в арестантских ротах сгнить надо, под расстрел идти! Ведь мы, окаянная ты сила, кому свои души продали! Думаешь — богу? Как попы галдят да нам в казарме офицеры башку забивают! Не богу, а черту мы ее продали! Ты думал, богу надобно малых ребят нагайками пороть? Женщин на штыки сажать, баб беременных? Старикам лбы пулями пробивать? Ведь мы защитники отечества считаемся, а заместо того что мы делаем? Там, в селе-то, что после нас осталось? Ведь всё пожгли»! Ведь мы людей мучили, истязали! Да за что? За то, что они правды хотят?..»
Находя, что названный рассказ имеет целью: 1) возбудить в читателях враждебное отношение к войску 2, побудить войска к неповиновению при усмирении бунта и беспорядков, я полагаю нужным брошюру задержать, а против автора возбудить судебное преследование...» (Сообщил литературовед А. В. Храбровицкий.) Судебное преследование было возбуждено, но никто из обвиняемых (издательских работников) автора не назвал.
По словам Грина, какое-то количество экземпляров брошюры всё-таки успело выскочить на свободу. Во всяком случае, 29 октября 1906 года на Петербургский почтамт было сдано около сотни пакетов, рассылаемых во все концы Российской империи. Они были адресованы начальникам губерний, областей, градоначальникам, начальникам дворцовых управлений, военным губернаторам. Главное управление по делам печати извещало их о наложении ареста и изъятии брошюры А. С. Г. «Заслуга рядового Пантелеева».
Сейчас известно только четыре сохранившихся экземпляра брошюры. Все они находятся в Москве.
«Слон и Моська» произошло следующее. Судя по письму Зарудному, Грин отправил рассказ в Москву, в книгоиздательство Мягкова, но там рассказ, по-видимому, отвергли, потому что набирали его в Петербурге в типографии Безобразова для издательства «Свободная пресса».
В фонде Петербургского комитета по печати отыскались документы:
«ПРИГОВОР
1907 года мая 23 дня, по указу его императорского величества С. -Петербургская судебная палата, по 1-му уголовному департаменту в открытом судебном заседании, в котором присутствовали... (имена не вписаны. — В. С.).
Слушала: предложенное прокурором судебной палаты 16 января 1907 года за № 773 дело о брошюре «Слон и Моська».
1. содержание брошюры «Слон и Моська» и изложение всего рассказа заключает в себе возбуждение к нарушению воинскими чинами обязанностей военной службы.
2. такое возбуждение предусмотрено 5 п. 1 ч. ст. Угол. Улож.
3. из отзыва старшего инспектора типографии и т. п. заведений в С. -Петербурге от 17 декабря 1906 года за № 8524 видно, что при наложении ареста на брошюру «Слон и Моська» в типографии Безобразова, где она печаталась, установлено, что означенная брошюра не печаталась, а лишь было сделано 8 оттисков для цензурного комитета. Ни одного экземпляра никому выдано не было, почему брошюра «Слон и Моська» распространения не получила.
4. при таких условиях нет основания к возбуждению уголовного преследования, а надлежит лишь к сделанным оттискам применить 6 ст. IV отд. Правил 26 апреля 1906 года и уничтожить, если имеются заготовленные принадлежности тиснения этой брошюры.
«Книгоиздательство «Свободная пресса » А. С. Г. «Слон и Моська» из летописей *** ского батальона, сделанные в С. -Петербурге, в типографии В. Безобразова и К-о 1906 года, уничтожить, так же как, если имеются стереотипы и другие принадлежности тиснения, заготовленные для ее напечатания». В одном из последующих документов говорится, «что 25 сентября сего года уничтожены, посредством разрывания на части, арестованные брошюры» (идет перечисление, в числе их указана брошюра «Слон и Моська»).
Но всё-таки три экземпляра рассказа (из восьми!) каким-то чудом уцелели. Два из них находятся в Ленинградской Публичной библиотеке, один — в Библиотеке имени В. И. Ленина в Москве.
Как они туда попали — пока остается загадкой. В третьей редакторской книге В. Г. Короленко есть такая запись (сообщил А. В. Храбровицкий):
«14 окт<ября> (1906 года; в этот день Короленко ознакомился с рассказом. — В. С.). Октябрьской ночью (из зап<исок> амнистированного) Александра Г. Плохо рассказанные, хотя сами по себе интересные события 18 окт. у севастопольск. тюрьмы (столкновение востор- женно-революц. толпы с войсками). Известно из газет, а рассказ растянут и порой наивен. Возвр<атить>». Здесь говорится об одном из самых ранних и до сих пор не найденных рассказов Александра Грина. Через несколько месяцев Грин вновь появился в редакции журнала «Русское богатство». В. Г. Короленко записывает в четвертой редакторской книге:
«9 янв. Солдаты (расск. А. С. Г.). Офицер Эполетов, недурной малый, сначала доносит на солдата агитатора Фролова, потом предупреждает его, и тот скрывается. На след. день Фролов является с артиллеристами в лагерь, склоняет солдат к манифестации. Стрельба, усмирение, Фролова убивают. Офицер напивается пьян. Есть места нецензурн<ые>. Жизни мало. Возвр<атить>». «Солдаты» — еще один до сих пор не разысканный рассказ Грина.
«А. С. Грин», начинающий писатель опубликовал в газете «Товарищ» в марте 1907 года. Рассказ назывался «Случай».
С этого времени имя Грина всё чаще начинает появляться на страницах петербургских газет и журналов. В той же четвертой редакторской книге Короленко на странице тридцать четвертой есть еще одна запись, относящаяся к Грину:
«10 мая. Науту («Евстигней»?). Расск. А. С. Грин. Недурно набросанная фигура заводского рабочего, атлета, пьяницы и драчуна. Услышал звуки музыки. Растрогался, но затем побил светлые окна, где играла незнакомая ему музыка. Можно принять (зачеркнуто. — В. С.). Возвр<атить>».
Этот отвергнутый редакцией «Русского богатства» рассказ Грин несколько месяцев спустя под названием «Кирпич и музыка» опубликовал в другом петербургском журнале.
В том же мае, в журнале «Трудовой путь», появился рассказ «Марат», а месяц спустя — «Ночь». На июньский номер журнала был наложен арест.
«10 июля в С. -Петербургский комитет по делам печати поступила 6-я книжка ежемесячного журнала «Трудовой путь». Почти весь вошедший в состав ее материал проникнут в большей или меньшей степени революционной тенденцией; но в трех из помещенных в ней статьях тенденция эта выражается с наибольшею, по сравнению- с другими статьями, ясностью, придавая им явно агитационный характер. В этом отношении прежде всего обращает на себя внимание помещенное на 14— 15 страницах книжки стихотворение. Автор его — г. Александр Блок, обращаясь к своей возлюбленной, между прочим, говорит, что он хотел бы, но не смеет «убить».
Отмстить малодушным, кто жил без огня, Кто так унижал мой народ и меня, Кто запер свободных и сильных в тюрьму, Кто долго не верил огню моему, Кто хочет за деньги лишить меня дня, Собачью покорность купить у меня... Упрекнув далее себя за «слабость, за готовность смириться» и за то, что «рука его не поднимает ножа», г. Блок заканчивает свое стихотворение следующим образом: И двойственно нам предсказанье судьбы: Мы — вольные души. Мы — злые рабы. Покорствуй. Дерзай. Не покинь. Отойди. Огонь или тьма впереди?
Кто кличет? Кто плачет? Куда мы идем? Вдвоем — неразрывны — навеки вдвоем. Воскреснем? Погибнем? Умрем?
Вслед за этим стихотворением, воспевающим, в сущности, хотя и в несколько туманной форме, политическое убийство, помещен рассказ А. С. Грин<а> под заглавием «Ночь». Содержание этого рассказа как бы иллюстрирует собою мысль, заключающуюся в только что приведенном стихотворении. Действующими лицами в нем являются члены одного из провинциальных комитетов партии социалистов-революционеров, а предметом — совершаемые революционерами убийства политических агентов. При этом рассказ ведется в таком тоне, что не может быть никакого сомнения в намерении автора представить убийц-революционеров лицами безукоризненной честности и высокого героизма, а агентов полиции трусами и негодяями, вполне достойными постигшей их участи».
«Трудовой путь» был Виктор Сергеевич Миролюбов — «ловец талантов», как его прозвали в прогрессивных кругах, небезызвестный редактор прогремевшего на всю Россию самого распространенного демократического ежемесячника «Журнал для всех», закрытого осенью 1906 года в административном порядке. «Ловец талантов» заметил Грина уже после первых выступлений в печати и привлек его к участию в своем прогрессивном журнале. К сожалению, «Трудовой путь» выходил только год. В январе 1908 года журнал был запрещен.
В самом начале 1908 года (* В «Литературном ежегоднике» (календарь-альманах), Спб., 1908, — говорится, что «Шапка-невидимка» вышла в 1907 году.)вышла из печати первая книга Грина «Шапка-невидимка».
«Рассказывают, — писал в начале тридцатых годов К. Зелинский, — что, прочитав свою книгу «Шапка-невидимка », Грин отложил ее с чувством полного разочарования, с тем ощущением непоправимой неловкости, какое настигает человека, когда он делает не свое дело». Между тем критика встретила книгу сочувственно. Так, в газете «Современное слово» безымянный рецензент писал:
«Небольшая книга молодого писателя читается с интересом. У автора есть несомненные достоинства: сжатый, выразительный слог, гармонирующий с развитием темы, красочный язык, богатый запас слов и, наконец, местами прямо захватывающее своим драматизмом действие. В книге 10 небольших, за исключением одного, рассказов; но, к сожалению, они далеко не все одинаковы по достоинству. В таких вещах, как «Марат», «Случай» и «На досуге» в авторе чувствуется индивидуальный художник, умеющий пережить всё описываемое. Но наряду с этими рассказами в книге помещены фельетоны: «В Италию» и «Любимый» и растянутая, скучная повесть «Карантин».
В двух последних вещах неприятно поражает подражательность, в «Любимом» же — трафаретность выводимых лиц.
всё-таки красивыми переживаниями, перед нами вырисовываются другие типы, как бы по ошибке попавшие в ряды идеалистов, рефлектики — как Сергей в «Карантине » и Брон в «Апельсинах».
В общем книга читается с удовольствием, оставляет запас образов, наводит на размышление». Всю свою жизнь Грин старался не упоминать о «Шапке-невидимке», во всяком случае в Собрание сочинений издательства «Мысль» в конце двадцатых годов он поместил только один рассказ «Кирпич и музыка» (тот самый, который отверг Короленко). Весной 1909 года Грин обратился с письмом к М. Горькому.
«Глубокочтимый Алексей Максимович! Пишу Вам по собственному желанию и по совету В. А. Поссе. Я — беллетрист, печатаюсь третий год и очень хочу выпустить книжку своих рассказов, которых набралось 20—25. Из них — 8, напечатанных в «Русск. мысли», «Новом журн. для всех», «Образовании», «Новом слове» и «Бодром слове». Остальные — в газетах. Но так как я никому не известен; так как теперь весна и так как мне нужны деньги — то издатели или отказывают или предлагают невыгодные до унизительности условия. Давно я хотел обратиться к Вам с покорнейшей просьбой рассмотреть мой материал и, если он достоин печати, — издать в «Знании». Но так как неуверенности во мне больше, чем надежды, — я не сделал этого до настоящего момента, а теперь решился. Сделал я это вот почему; В. А. Поссе настоятельно рекомендовал мне обратиться к Вам, сказав, что Вы, по всей вероятности, получаете «Новый журн. для всех» и прочли там мои рассказы: «Рай», «Остров Рено» и «История одного заговора». «Так что, — сказал он, — Алексей Максимович по этим вещам, вероятно, решит — стоит ли издавать вас, и даст вам скорый ответ».
Он, может быть, и ошибся, Вы, может быть, и не читали их, но я очень, очень прошу Вас — напишите, выслать ли Вам все рассказы или довольно тех. Я потому сейчас не посылаю всех, что у меня они только в одном экземпляре каждый и, во-первых, не зная, к какому решению придете Вы, — не смогу пытаться устроить их здесь; во-вторых, посылка идет долее, чем письмо. Во всяком случае, умоляю Вас — ответьте мне, если возможно, телеграммой, чтобы я мог скорее, в случае надобности, послать Вам материал и получить от Вас решительный ответ. Надеюсь, Вы не рассердитесь на меня за «телеграмму». Вы понимаете, почему приходится просить о ней. Ваш А. С. Грин. СПб., Шувалово, Софийская улица, дом № 3, Алексею Алексеевичу Мальгинову».
До сих пор не удалось установить, получил ли Грин ответ от Горького, во всяком случае сборник его рассказов в издательстве «Знание» не выходил.
«Рассказы» стоит цифра I.) «Рассказы», вышедший в издательстве «Земля» в начале 1910 года. Об этой книге много писали.
«Вот писатель, — говорил Л. Войтоловский в «Киевской мысли», — о котором молчат, но о котором следует, по-моему, говорить с большой похвалой». Далее он отмечает, что критика, вероятнее всего, встретила книгу не равнодушно, а просто отложила в сторону, «не решаясь тут же на месте разобраться в ее достоинствах и недостатках. Ибо трудно найти писателя, в даровании которого было бы больше недочетов и противоречий». Войтоловский точно подмечает, что Грина «привлекает мир гигантов и чародеев, но это не страсть к экзотической красоте, не любовь к титаническому быту, нет. Чародеи его — не чародеи, а пальмы — не пальмы». И вместе с тем, замечает Войтоловский, всё это не декорации, ибо нарисованные Грином картины «дышат красотою простора и величавой силы». И потому это не картины тропических лесов, а «точные приметы писателя, по которым сразу узнаешь его лицо. Ибо это лицо неподдельного таланта». Пытаясь определить занимаемое Грином место в современной литературе, Войтоловский говорит: Грин несомненно романтик, любящий и утверждающий жизнь, Грин близок к Горькому. «Он весь создание нашей жизни, и, быть может, он один из наиболее чутких ее поэтов».
Совсем иное уловила в «Рассказах» критик Е. Колто- новская из «Нового журнала для всех». Для нее герои Грина «это типичные современные неврастеники, несчастные горожане, уставшие и пресытившиеся друг другом». Приговор ее категоричен: «Главный недостаток творчества его незрелость и поверхностность».
Л. Войтоловский отмечал у Грина вычурность, местами незрелость, поверхностность, неуклюжесть, но он всё же видел в книге в целом нечто большее, чем просто талантливость. Впрочем, Колтоновская в последнем абзаце рецензии снизошла до признания, что у автора «ощущается интенсивная творческая жизнь и несомненная талантливость».
Почти солидарен с Колтоновской и критик из «Киевской мысли» Валентинов, напечатавший свою статью несколько ранее Войтоловского. Он замечает, что восемь рассказов из одиннадцати, помещенных в сборнике, «плавают в крови, наполнены треском выстрелов, посвящены смерти, убийству, разбитым черепам, простреленным легким. Ужасы российской общественности наложили печать на перо беллетриста. Так сказать, сделали его человеком, который «всегда стреляет». Из револьверных выстрелов Грин сделал лейтмотив своих описаний... »
«Грин, по преимуществу, поэт напряженной жизни. И те, которые живут так себе, изо дня в день, проходят у Грина пестрой вереницей печальных ничтожеств, почти карикатур. Он хочет говорить только о важном, о главном, о роковом: и не в быту, а в душе человеческой. И оттого, как ни много льется крови в рассказах Грина, она незаметна, она не герой его произведений, как в бесконечном множестве русских рассказов последних лет; она только неизбежная, необ- ходимая подробность... он видит обнаженные человеческие души... Это хороший результат, и к нему приводит каждый рассказ Грина».
В июле 1910 года Грин поехал в колонию прокаженных, в двухстах километрах от Петербурга. Что потянуло его туда — неизвестно.
Сохранилось письмо Грина Горнфельду, посланное из колонии:
«Глубокоуважаемый Александр *(* Описка: Аркадий.)Георгиевич! С чрезвычайным сокрушением обращаюсь к вам. Я живу сейчас в колонии прокаженных, в 20-ти верстах от Веймарна, станции Балтийской дороги, и не могу вернуться в Питер, потому что нет денег на дорогу и сопряженные с этим мелкие, но совершенно необходимые расходы. Не можете ли Вы одолжить мне до 10-го сентября 15 рублей? Я написал Вам потому, что сейчас мне из редакций нет никакой возможности получить даже гроша: где аванс, а где денег нет. Испробовав все средства и просидев здесь, вследствие этого — лишнюю неделю, скрепя сердце, пишу Вам, в надежде, что, может быть, если не из своих, то из кассы «Р<усского> б<огатства>» (журнал, в котором Горнфельд был членом редакции. — В. С.), Вы смогли бы выручить меня. Не подумайте, пожалуйста, только, что я таким путем хочу осуществить какие-нибудь свои тайные намерения. Я считал бы эти 15 р. личным долгом, как «Р. б», так и Вам. Здесь в колонии у доктора достать немыслимо (доктор — Владимир Иванович Андрусон, брат самого близкого друга Грина поэта Леонида Андрусона. — В. С.) — я ему должен 10 руб. и просить вновь чрезвычайно неловко, пока не вернул эти. А вернуть их можно, только приехав в Петербург и лично стараться раздобыть некоторым... (слово неразборчиво) путем рукописей. Всего Вам хорошего. Книжка моя (та самая, на которую Горнфельд написал рецензию. — В. С.), несмотря на лето, помаленьку распродается, я почти каждую неделю получаю вырезки из провинциальных газет — хорошие вырезки. До свидания. Ваш А. С. Грин». (Ориентировочно — начало второй половины июля 1910 года.)
Вероятно, Горнфельд прислал деньги, так как Грин смог уехать. H. Н. Грин рассказывает, что по дороге на вокзал он встретил цыганку. «Цыганка пристала к нему: «Дай погадать». Александр Степанович дал руку. «Тебя скоро предаст тот, кого ты называешь своим другом. Но пройдут годы, и ты наступишь на врагов своих. Возьми этот корешок и всегда носи при себе, — на счастье». Александр Степанович, посмеиваясь, дал цыганке денег, сунул корешок, завернутый в бумажку, в жилетный карман, забыл о ее словах и уехал в Петербург. Сойдя на Балтийском вокзале, он пешком пошел к себе домой. А жил он тогда на 6-й линии Васильевского острова, близ Николаевского моста. Навстречу попадаются два городовых, подходят к Александру Степановичу и спрашивают: «Вы — господин Мальгинов?» Сердце, говорит Александр Степанович, сразу у него дрогнуло, пронеслись в голове слова цыганки, он ответил: «Да», и на него надели наручники; отвезли в Дом предварительного заключения. Во время первого же допроса Александр Степанович понял: он действительно предан тем, кого считал приятелем *(* А. И. Котылевым.) и кому, единственному во всем Питере, поведал в минуту откровенности, что он нелегальный и настоящая его фамилия — Гриневский.
вышла за него замуж, увидела этот крошечный мешочек, который он попросил меня перешить к поясу домашних брюк, и рассказал мне его историю. До 1928 года Александр Степанович носил этот корешок. Когда как-то в дом, где мы жили в Феодосии, пришел измученный и истощенный бродяга, мы накормили его, Александр Степанович долго с ним разговаривал, потом сказал мне, чтобы я отдала ему его домашние старые брюки и теплую фланелевую рубаху. И я отдала. И мы оба забыли, что у пояса пришит корешок-талисман. Так и ушел он из нашего дома».
В рассказе H. Н. Грин есть только одна неточность: Грина арестовали у его дома, на Васильевском острове. 6 августа 1910 года из Петербургского отделения по охране общественной безопасности и порядка в столице тобольскому губернатору, с грифом «секретно», было отправлено письмо следующего содержания:
«27-го минувшего июля, в Петербурге по 6-й линии Васильевского острова, дом 1, кв. 33, арестован неизвестный, проживающий по чужому паспорту на имя личного почетного гражданина Алексея Алексеевича Мальгинова.
Задержанный при допросе в Охранном отделении показал, что в действительности он есть Александр Степанов Гриневский, скрывавшийся с места высылки из Тобольской губернии, где он состоял под гласным надзором полиции.
Сообщая об изложенном, присовокупляю, что Гриневский, за проживание по чужому паспорту, мною подвергнут 3-месячному аресту при полиции, по отбытии срока какового будет препровожден в распоряжение Вашего превосходительства».
«Глубокоуважаемый Леонид Николаевич!
К сожалению, меня арестовали, и я лишен пока возможности узнать содержание Вашего письма. Будьте добры, не откажите в случае успешности переговоров Ваших с «Просвещением» — свести представителя этого издательства *(* Издательство «Просвещение» хотело выпустить сборник рассказов Грина. Соглашение не состоялось.) с моей женой, для выяснения взаимных пожеланий. Адрес ее — В. Остров, 6-я линия, Вере Павловне Абрамовой **.(** Вероятно, Грин забыл сообщить в письме номера дома и квартиры.)
Если же ничего не выйдет, — благодарю Вас за участие, которое приняли Вы в этом деле.
Я сообщаю Вам это для того, чтобы Вы не подумали чего-нибудь страшного или противного моей чести. Ваш покорный слуга А. С. Грин (Александр Степанович Гриневский)».
— писатель, только писательство существует для него в жизни, это главное, а всё остальное — второстепенное, мелочи. Как относился он к своему аресту, мы только что видели по письму Л. Андрееву.
В эти дни Грин пишет два прошения — царю и министру внутренних дел. Привожу один из этих документов, на мой взгляд более интересный, полностью.
«Его высокопревосходительству господину министру внутренних дел от потомственного дворянина Александра Степановича Гриневского ПРОШЕНИЕ
— В. С.) я был арестован в С. -Петербурге и по прошествии пяти месяцев — выслан административным порядком в г. Туринск Тобольской губ<ернии> на 4 г<ода>, откуда немедленно уехал и поселился в С. -Петербурге, проживая по чужому паспорту на имя Алексея Алексеева Мальгинова. За эти 4 г. я сделался беллетристом, известным в провинции и Петербурге под псевдонимом «А. С. Грин».
Рассказы мои и повести печатались в «Образовании», «Русской мысли», «Новом журнале для всех», «Слове», «Новом слове», «Товарище», «Современном слове», «Родине», «Ниве» *,(* В двух последних журналах имя Грина до 1910 года не появлялось. Думаю, что это камуфляж, ибо «Родина» и «Нива» были самыми распространенными и благонадежными изданиями.) различных альманахах и сборниках. Кроме того, до настоящего времени я состоял постоянным сотрудником журналов «Весь мир» и «Всемирная панорама». В СПб книгоиздательстве «Земля» вышла зимой прошлого года (не точно, вышла за пять месяцев до написания настоящего прошения. — В. С.) книга моих рассказов.
движениям и интересам. За эти последние пять лет я не совершил ничего такого, что давало бы право относиться ко мне как к врагу государственности *.(* Читатели, конечно, должны понимать, что за многими строчками прошения стоит обязательный в таких случаях словесный ритуал.) Еще до административной высылки в миросозерцании моем произошел полный переворот, заставивший меня резко и категорически уклониться от всяких сношений с политическими кружками. Переворот этот, как может подтвердить г. начальник Дома предварительного заключения **(** Начальником ДПЗ к этому времени стал «старый знакомый» Грина, бывший начальник севастопольского тюремного замка П. Светловский. См. о нем в «Автобиографической повести», стр. 142 (сноска).) (несколько дней после ареста Грин посидел в Доме предварительного заключения —ДПЗ. — В. С.), намечался во мне еще осенью 1905 года, когда, сидя в севастопольской тюрьме по делу о пропаганде, я из окна камеры старался удержать и успокоить толпу, готовившуюся разбить тюрьму ***(*** Грин вновь сознательно искажает факты. Из окна камеры третьего этажа он видел подошедшую к воротам тюрьмы большую группу манифестантов, требующих освобождения политических заключенных. Он не мог открыто предупредить севастопольцев, что во дворе, с винтовками на изготовку, выстроились две роты Белосток- ского полка. Грин кричал манифестантам, чтобы они отошли от ворот. Его не послушались, произошло столкновение: было много жертв.). Это было после 17 октября. Последние 4 года, проведенные в Петербурге, прошли открыто на глазах массы литераторов и людей, прикосновенных к литературе; я могу поименно назвать их, и они подтвердят полную мою благонадежность. Произведения мои, художественные по существу, содержат в себе лишь общие психологические концепции и символы и лишены каких бы то ни было тенденций. На основании вышеизложенного покорнейше прошу Ваше превосходительство облегчить участь мою; тюрьма, высылка, 4 года постоянного страха быть арестованным в конец расшатали мое здоровье. Организм мой надломлен; единственное желание мое — жить тихой, семейной жизнью, трудясь, по мере сил, на поприще русской художественной литературы. Если Ваше высокопревосходительство не найдете почему-либо возможным освободить меня без всяких последствий — ходатайствую и покорнейше прошу разрешить мне покинуть Петербург и жить в провинции. Одновременно с настоящим моим прошением подано мной прошение на высочайшее имя. В крайнем случае, прошу Ваше высокопревосходительство походатайствовать, если на то будет доброе Ваше желание. Дворянин Александр Степанов Гриневский. Августа 1-го дня, 1910 года».
Что же побудило Грина написать прошения? Зная нервный импульсивный характер его, можно предположить, что прошения были написаны им в том состоянии душевной депрессии — крепко забиравшей его иногда, — когда он особенно остро чувствовал свое человеческое и писательское одиночество.
Для нас сегодня самым интересным и важным является: изменилось ли политическое лицо Грина после написания им прошений? Исчерпывающе точный и совершенно объективный ответ на этот вопрос мы можем получить только в его книгах.
Мы не должны заблуждаться относительно утверждения Грина, что произведения его «содержат в себе лишь общие психологические концепции и символы и лишены каких бы то ни было тенденций».
к «Огоньку», тотчас уловит нарастание углубленно- критического отношения к «расейской» действительности. Такие рассказы, как «Пассажир Пыжиков», «Ксения Турпанова», «Зимняя сказка» и особенно беспощадные: «Далекий путь», «Жизнеописания великих людей», «Проходной двор», «Тихие будни», «Человек с человеком », «Дьявол Оранжевых Вод» — говорят сами за себя.
Исполняющий обязанности петербургского градоначальника некий генерал-майор ответил:
«Возвращая при сем прошение потомственного дворянина Александра Степанова Гриневского, ходатайствующего об освобождении его от высылки в Тобольскую губернию и гласного надзора полиции, уведомляю, что ввиду прежней революционной деятельности Гриневского и проживания его в течение четырех лет по нелегальному документу — я признал бы ходатайство его не заслуживающим удовлетворения».
К этому документу в охранном отделении дописали, что в июне 1908 года было зарегистрировано посещение Грина эсером Владимировым.
«Других сведений о революционной деятельности Гриневского за время проживания его в С. -Петербурге под именем Мальгинова в отделение не поступало». Участь Грина была решена.
Что же касается Владимирова, то у него и еще у нескольких арестованных эсеров в записных книжках был обнаружен адрес Мальгинова, но сам Мальгинов никакого участия в деятельности партии социалистов-революционеров уже не принимал.