«ДНЕВНИК» СЛЕЖКИ
В охранке Грин числился политически неблагонадежным. Вероятно, в связи с началом войны охранка решила проверить его связи.
Грину дали кличку «Невский».
«Дневник» охранки. 3 сентября 1914 года (сохранена полностью орфография и пунктуация оригинала): «В 12 ч. дня вышел из дому и по указанию надзирателя регистрационного бюро Занчихина был взят под наблюдение по выходе отправился на Лиговский д. 19, в подъезд где главная контора журнала «Геркулес » пробыл 10 м. вышел и отправился на Невский пр., где встретился с неизвестным господином с которым прогуливался по Невскому пр. расставаясь неизвестный отправился под наблюдением филера Васильева а Невский пошел по Невскому пр. д. 81 в подъезд где имеются меблированные комнаты Белград пробыл 30 м. вышел и отправился на Невский д. 96 в подъезд где тоже имеются меблированные комнаты «Север» пробыл 1 час вышел и тут же встретился с неизвестным мужчиной с которым поговорив немного расстался неизвестный пошел без наблюдения Невский отправился на Владимирский пр. д. 16 во двор где имеется столовая пробыл 30 м. вышел пошел по Владимирскому пр. д. 1 в парикмахерскую пробыл 30 м. вышел, постригся и побрился по выходе отправился по Невскому пр. д. 96 в булочную купил булок и возвратился домой. Больше выхода не видели. Неизвестный отправился по Лиговке д. 114 в подъезд где редакция и контора журнала и газеты «Родина» откуда до 6 ч. вечера взят не был. Лебедев Ф. Васильев». Речь идет, вероятно, о каком-нибудь сотруднике журнала «Родина», где печатался Грин.
На следующей странице:
«Приметы Невского лет 40—45 (Грину в то время было 34 года, но выглядел он значительно старше. — В. С.), высокого роста, тонкого сложения, шатен, лицо продолговатое худощавое, нос прямой, рыжеватые коротко стриженные усы, бороду только что обрил. Одет черная мягкая шляпа черная накидка серые брюки». 4 сентября с 9 ч. 20 м. утра до 9 ч. 30 м. вечера: «В 5 ч. 40 м. дня вышел из дома и тут же на углу Невского просп. и Пушкинской ул. купил газеты вернулся домой. Вторично вышел из дома в 7 ч. вечера прогулялся по Невскому просп. после чего зашел в Кинематограф пробыл там 1 ч. 30 м. вышел, прошелся по Невскому просп. и вернулся домой более его не видели, Лебедев Ф. Семенов».
5 сентября с 9 ч. утра до 8 ч. 30 м. вечера: «Вышел из дома 11 ч. 30 м. дня на углу Пушкинской ул. и Невского прос. купил газету и пошел на Знаменскую площадь к памятнику Александра III-го где сидел 10 м. и читал газету, встал пошел на Невский просп. дом № 81 в подъезд где меблированные комнаты «Белград» где пробыл 20 м. вышел и пошел на Знаменскую ул. дом 6 в магазин ювелир «Марков» скора вышел и пошел Лиговская ул. дом № 19 в подъезд где контора и редакция журнала Геркулес пробыл 10 м. вышел и на Жуковской ул. сел в извозчика и поехал на Владимирский проспек дом № 16 во двор где столовая Глория и управление 1-го Московского участка где пробыл 15 м. вышел и пошел на Пушкинскую ул. д. № 2 в посудный магазин «Глибина» скоро вышел и пошел Пушкинская ул. д. № 4 московский мучной лабаз где пробыл 5 м. вышел и имел присибе небольшой сверток и пошел Пушкинская ул. дом 10 в магазин чая и фрукты скоро вышел и вернулся домой.
Вторично вышел в 3 ч. дня и пошел Невский прос. дом. № 96 кафе Бристоль где пробыл 20 м. вышел на углу Невского прос. и Надежденской ул. купил газету и послал посыльного № 18 а сам пошел к Литейному прос. вернулся к Надежденской ул. где ожидал посыльного через 5 м. пришел посыльный по направлению с На- дежденской ул. что-то поговорил с кошелька что-то дал по-видимому деньги растался и пошел Эртелев переул. дом № 6 в подъезд где редакция газеты «Новое время» где пробыл 5 м. вышел и пошел Невский просп. дом № 88 в табачный магазин Андреева скора вышел и вернулся домой, более выхода не видели. Колотий. Васильев ».
Грин посылал посыльного — в те годы в Петербурге на углах улиц стояли так называемые «красные шапки»: их использовали для мелких поручений — в контору «Нового времени» за гонораром. Но редактор отказал посыльному, попросив его передать писателю, чтобы он зашел сам.
6 сентября с 9 ч. утра до 8 ч. вечера: «Невский... вышел из дому в 11 час. утра имел при себе книгу по-видимому журнал в переплете на углу купил газету и пошел в д. № 81 в подъезд по Невскому пр. где меблированные комнаты пробыл 20 м. вышел сел на извозчика поехал 4-я рота д. № 18 в ворота пробыл 20 м. вышел и пошел на Измайловский пр. где сел в трамвай и доехал до Морской ул. вышел и пошел Гоголевская ул. д. № 22 где контора Нива пробыл 20 м. вышел имел при себе журнал желтого цвета дошел до Невского пр. сел в трамвай доехал до Владимирского пр. и пошел Владимирский пр. д. № 16 в ворота пробыл 25 м. вышел и дошел до Невского пр. купил газету где читал 10 м. и пошел на Литейный пр. д. 42 не заметили куда зашел или в табачный магазин и в подъезд откуда взят не был и домой прихода не видели. Колотий. Чек- марев».
7 сентября (время не указано):
«В 11 ч. 10 м. утра вышел из дома отправился в д. № 81 по Невскому пр. в подъезд где меблированные комнаты, через 25 м. вышел пошел в дом № 19—38 по Лиговке в подъезд где редакция журнала Геркулес, пробыл 40 м. вышел вместе с Неизвестным с которым отправился в д. № 5 по Дмитровскому пер. в подъезд где отель Гигиена, через 1 ч. вышли пошли в д. № 4, по Стремянной ул. в ресторан, через 45 м. вышли пошли на Невский где купили газету и пошли по Владимирскому пр. у д. № 16, расстались Неизвестный пошел без наблюдения, а Невский пошел в упомянутый дом в ворота, через 25 м. вышел и вернулся домой. Более выхода не видели. Чекмарев. Колоколузин».
8 сентября от 9 ч. 30 м. утра до 8 ч. вечера: «... вышел из дому в 10 час. 25 м. утра сел в трамвай и доехал до Глав. Штаба слез и пошел. Б. Морская д. № 47 в подъезд где пробыл 15 м. вышел и дошел до Невского пр. сел в трамвай доехал до Пушкинской ул. слез и пошел Невский пр. д. 81 в подъезд время было 12 час. пробыл 25 м. вышел и дошел до Надежденской ул. вернулся и пошел домой, больше выход не видели. Колотий. Орехов».
По наведенным охранкой справкам, в доме № 47 по Большой Морской улице жил домовладелец Набоков Владимир Дмитриевич, сорока четырех лет, к которому и приходил Грин. Набоков был соредактором газеты «Речь».
9 сентября от 9 ч. утра до 8 ч. вечера: «В 10 час. 25 м. утра вышел из дому пошел в дом № 19 по Литовской ул. в подъезд, где редакция газеты журнал Геркулес, чрез 40 м. вышел с неизвестным господином которому будет кличка «Лиговский» и отправились в Кухмистерскую в доме № 18 по ул. Жуковского где обедали пробыли 25 м. вышли и на углу Надежденской и ул. Жуковского взяли извозчика поехали в ресторан Соловьева по Знаменской площ. где пробыли 30 м. вышли и тутже расстались. «Лиговский» пошел в дом № 19 в подъезд по Лиговской ул., где был оставлен. А «Невский» пошел в дом № 98 в подъезд где редакция газеты журнал «Новый Сатирикон» по Невскому пр. где пробыл 40 м. вышел и вернулся домой. В 2 час. 45 м. дня вторично вышел из дома. Пошел в дом № 98 в подъезд по Невскому пр. чрез 5 м. вышел пошел в редакцию газеты «Речь» в доме № 21 по ул. Жуковского где пробыл 45 м. вышел, и пошел в булочную Филиппова в дом № 114 по Невскому пр. где купил булок и вернулся домой более выхода не видели. Орехов. Соколова».
Далее в записи идут приметы «Лиговского» — вероятно сотрудника журнала «Геркулес».
10 сентября от 9 ч. утра до 9 ч. вечера: «В 12 час. дня Невский вышел из дома, тут же в своем доме зашел в магазин увеличения портретов скоро вышел дойдя до Невского пр. вернулся домой; вторично вышел в 12 ч. 10 м. дня пошел на Знаменскую ул. в аптекарский магазин в д. № 21 откуда скоро вышел по этой же ул. зашел в аптеку где пробыл 8 м. вышел пошел на Жуковскую ул. д. № 18 в греческую кухмистер, где пробыл 30 м. вышел пошел на Невский пр. д. № 98, где редакция журнала Новый Сатирикон, где пробыл 1 ч. 30 м. вышел заходил по Пушкинской ул. в молочную в д. 8, что-то купил вернулся домой. В 6 час. вечера вышел, на углу Невского купил газету «Веч. время » отправился в Художеств. электрическ. театр в д. № 102, по Невскому пр. где пробыл 2 часа вернулся домой, более выхода замечено не было. Задонский. Соколова ».
11 сентября, от 9 ч. 30 м. утра до 8 ч. вечера: «В 10 час. 15 м. утра вышел из дому на Невский пр. сел в трамвай доехал до Садовой ул. пересел во второй трамвай отправился на Приморский вокзал, где с отходящим поездом в 11 час. 30 м. утра до станции Озерки отправился, повыходе из поезда на станции Озерках взял извозчика поехал Ольгинская ул. дача № 10 зашел означенную дачу во двор скора вышел и зашел в дачу на против этой дачи во двор, скора вышел и опять зашел в первую дачу тоже скора вышел и окола дачи седел и прогуливался один час, зашел трей раз означенную дачу скора вышел опять прохаживался возли дачи 20 м. повидимому кого-то ожидал но некого не дождался, отправился на вокзал, и со отходящим поездом в 2 час.
45 м. дня по финлянской ж. дороги отправился Петроград повыходе из вокзала сел в трамвай... доехал до Нев- скаго пр. вышел из трамвая пошел в столовую в доме № 16 по Владимирскому пр. чрез 25 м. вышел и вернулся домой.
В 3 часа 35 м. дня вторично вышел из дому пошел в редакцию газеты Речь по ул. Жуковского в доме № 21 чрез 10 м. вышел пошел в парикмахерскую Губанова в д. № 112 по Невскаму пр. чрез 15 м. вышел пошел в молочную лавку в д. № 79 по Невскаму пр. скора вышел с покупкой прошелся немного по Невскаму пр. и вернулся домой более выхода невидели. Соколова. Орехов».
В Озерках Грин, как вскоре установила охранка, посетил дачу, где жила Вера Павловна Гриневская, его бывшая жена.
«В 11 час. 30 м. утра вышел из дому вместе с неизвестной дамой дойдя до Владимирского пр. расстались. Неизвестная дама села в трамвай и поехала без наблюдения, а Невский пошел по Невскому пр. д. 81 в подъезд где меблированные комнаты пробыл 45 м. вышел и возвратился домой.
Вторично вышел в 1 ч. дня и пошел по Невскому пр. в д<ом> булочную Филиппова купил булок и возвратился домой. В 2 ч. дня выходил прогуляся по Невскому купил газету и возвратился домой более выхода не видели.
Одевается осеннее черное пальто. Лебедев. Петров». 6 ноября 1914 года от 9 ч. утра до 8 ч. вечера: «В 10 час. утра вышел из дома на углу Невского купил газету и пошел по Невскому пр. д. № 81 в подъезд где меблированные комнаты пробыл 1 ч. 20 м. вышел пошел по Невскому пр. д. 98 в подъезд где контора и редакция журнала Сатирикон (здесь явная описка: конечно, «Новый Сатирикон». — В. С.) где пробыл 20 м. вышел и пошел в этом же доме в кафе Брестоль, где пробыл 1 ч. 15 м, вышел и вернулся домой больше не видели. Соколова. Колоколузин».
В то время, в 1914 году, в доме Пименова вместе с Грином жил Иван Сергеевич Соколов-Микитов. Я познакомился с ним в начале шестидесятых годов. Он рассказал мне о своих встречах с Грином.
О чем рассказал И. С. Соколов-Микитов С писателем Александром Степановичем Грином, помнится, меня познакомил путешественник Э. Ф. Сватош — человек интереснейшей жизни и судьбы, один из многих уцелевших участников полярной экспедиции Русанова *. (* Русанов В. А. (1875—1913) — полярный исследователь. Пропал без вести в 1913 году. Соколов-Микитов имеет в виду его экспедицию на корабле «Геркулес».)Сватоша с Грином, очевидно, познакомил его друг, тоже полярник, гоже участник экспедиции Русанова, Самойлович, впоследствии основатель Арктического института. Мы встретились в маленькой пивной на Рыбацкой улице Петроградской стороны. Грин был в старой круглой бобровой шапке, в потертом длинном пальто с меховым воротником. Сухощавый, некрасивый, довольно мрачный, он мало располагал к себе при первом знакомстве. У него было продолговатое вытянутое лицо, большой неровный, как будто перешибленный, нос, жесткие усы. Сложная сетка морщин наложила на лицо отпечаток усталости, даже изможденности. Морщин было больше продольных. Ходил он уверенно, но слегка вразвалку. Помню, одной из первых была мысль, что человек этот не умеет улыбаться.
Я был очень молод и совсем не помышлял о писательском пути. Не знаю, как и почему, еще юношей я оказался в среде петербургских писателей, попал в петербургскую литературную богему. В те времена как писатель Грин был мало известен. Толстые, почтенные журналы редко пускали его на свои страницы. Он печатался в бесчисленных тоненьких, маленьких журнальчиках, вроде «Родины», «Синего журнала», «Аргуса», «Огонька».
Маленькие журнальчики печатали Грина много и охотно и никогда не отказывали ему в кредите. Помню такой случай: Грину зачем-то срочно понадобилась довольно значительная по тем временам сумма в 100 рублей. На углу Пушкинской и Невского, где мы жили в меблированных комнатах Пименова, стоял рассыльный. Называли их тогда «красная шапка». Грин позвал рассыльного, вручил ему записку и отправил к Каспари, издательнице журнала «Родина». Через час «красная шапка» вернулся с деньгами.
Л. Андреева, обыватели и обывательницы зачитывались Вербицкой, издававшейся небывалыми по тем временам тиражами. Читали Каменского, Арцыбашева, Муйжеля, Ясинского. Вообще шумно звенели имена писателей, теперь накрепко забытых. Имя Грина как-то терялось среди них. Но и тогда о нем уже ходили легенды. Рассказывали, будто Грин украл у какого-то моряка чемодан с рукописями и печатает похищенные у неведомого автора фантастические рассказы. К этому прибавляли, что Грин совершал какие-то необычайные преступления, с похищениями и убийствами людей, бегал из тюрем и с каторги. Все эти толки, разумеется, никаких оснований не имели, за исключением легенды тюремной. Грин действительно сидел в тюрьме за причастность к какой-то революционной организации или революционному подполью. Будучи человеком молчаливым, он вообще мало говорил, а охотнее слушал, тем более не любил, а вероятно, и не хотел рассказывать о своем прошлом. Да мало ли кто из передовой молодежи не познакомился в те времена с тюрьмой и ссылкой! Грин никогда не был путешественником, не видел экзотических дальних стран, покрытых пальмовыми рощами и пересекаемых таинственными реками, не видел городов с необычными названиями. Всё это он прекрасно умел выдумывать. Зоркости его глаза, точности описаний поражались крупные мастера.
Путешествия Грина обычно начинались и кончались в знакомых петербургских кабачках, встречами с приятелями из петербургской бедной богемы, с людьми, ничуть не похожими на фантастических героев его фантастических рассказов.
При всей своей мрачности Грин бывал озорным, дерзким, но, как мне подчас казалось, не слишком смелым. Правда, в такие минуты я видел его среди людей, хорошо ему знакомых, а, следовательно, там могли быть свои законы и обычаи.
Приятели Грина хорошо знали его характер, почитали его талант, но относились к нему по-разному, кто с холодком, кто дружественно...
Встречались мы довольно часто и почти всегда в компании писателей. Среди них я особенно запомнил поэта Леонида Ивановича Андрусона. Это был очень кроткий, хромой, разбитый параличом человек, с младенческими голубыми глазами. Грин шутя говорил об Андрусоне, что он беден как церковная крыса. Мне не раз доводилось у него ночевать: он жил на Невском, где-то в чердачном помещении, в крохотной полутемной комнатке. В этой же компании был поэт Яков Годин, появлялся иногда Аполлон Коринфский — рыжеволосый, косматый человек, с рыжей, как апельсин, бородою. Случалось из гатчинского уединения приезжал Куприн, вносивший оживление. Пили, сознаться, много и шумно. На этих шумных литераторов смотрел я почтительными юношескими глазами, бывал свидетелем подчас не совсем приятных историй и столкновений...
(в просторечии «Черепня») на Литейном, в ресторане Давыдова (у нас бытовало выражение «пойти к Давыдке») на Владимирском. Этот ресторан был штаб- квартирой петербургских газетчиков. Куприн описал его в рассказе «Штабс-капитан Рыбников». Ходили главным образом по дешевым трактирчикам; в «Вене», дорогом по тем временам ресторане, почти не бывали.
В начале войны, недолго прожив в Москве, зимою я приехал в Петербург, из патриотических чувств переименованный правительством в Петроград. Я поселился в меблированных комнатах Пименова и поступил на курсы братьев милосердия. В эту зиму мы особенно часто встречались с. Грином. Он жил этажом выше. Занимал он большую, светлую, скудно меблированную комнату, окно которой выходило на Пушкинскую. Помню простой стол, темную чернильницу и листы бумаги, исписанные стремительным характерным почерком, — разбросанные страницы рукописи. Над столом висел портрет Эдгара По и неизвестной мне женщины, вероятно Веры Павловны Гриневской — первой жены Грина, с которой он разошелся в конце 1913 года. Писал Грин быстро, сосредоточенно и в любое время дня. Я не помню случая, чтобы обещанный журналу рассказ он не сделал в срок. Грин писал фантастические рассказы о фантастических странах и таких же фантастических людях. Он был несомненно талантлив. По определению одного маститого в то время писателя, Грин в литературе был очень способным имитатором. Его учителем был замечательный американский писатель и поэт Э. По, произведениями которого тогда зачитывались в России. Рассказы Грина читались с интересом, но они очень напоминали рассказы писателей иностранных. Сердцевина его произведений была несомненно славянская, русская, но облачены они были в одежды, непривычные для русской литературы, а привычные для Запада. Внешняя сторона гриновских рассказов заслонила от многих их истинную сущность и ценность.
Читал и я гриновские новеллы. Хорошо помню поразивший меня сказочный Зурбаган, фантастических героев, напоминающих персонажи Эдгара По, застряли в памяти строчки стихотворения из какого-то рассказа: Подойди ко мне, убийца, если ты остался цел, Палец мой лежит на спуске, точно выверен прицел. И умолк лиса-убийца; воровских его шагов Я не слышу в знойной чаще водопадных берегов *.(* Строчки из стихотворения, которым оканчивается рассказ «Зурбаганский стрелок».)
Стихи поразили меня своей мрачностью, нерусским звучанием. Видные писатели того времени упрекали Грина в неряшливости языка, в подражании иностранным новеллистам. Очень возможно, что в этих упреках кое-что было и справедливым...
В те дни, когда Грин много писал, мы мало общались. Забегали пообедать в маленькую греческую столовую на углу Невского и Фонтанки и возвращались домой. С начала войны в Петрограде запретили продавать алкогольные напитки. Но в пригородах — Царском Селе, Гатчине и Павловске — продавали виноградное вино. Иногда мы с Грином отправлялись в один из ближайших пригородов за вином. Как-то на перроне Царскосельского вокзала нам встретился Распутин. Мы узнали его по фотографиям, печатавшимся в тогдашних журналах, по черной цыганской бороде, по ладно сшитой из дорогого сукна поддевке. Грин не удержался и отпустил какое-то острое словечко. Распутин, посмотрел на нас грозно, но промолчал и прошел мимо.
попала в плен, остальная бродила где-то в Литве. Мы отправились с Грином на Александровский рынок. Мне надо было купить форму, запастись шашкой. На Александровском рынке можно было купить всё: чем только здесь не торговали! Ходили недолго, вскоре нашли шинель по мне и приобрели шашку. С покупками мы вернулись в наши «меблирашки» и начали деятельно готовиться к отъезду.
Провожал меня Грин с Варшавского вокзала. Мы расстались на два года.
В Петроград я вернулся уже в семнадцатом году. Встречи наши были короткими. Помню наши разговоры. Все мы жили тревогами и надеждами тех дней. В Петрограде было беспокойно. Люди ждали событий, конца продолжавшейся войны. Грин скупо рассказал, что пришел в Петроград из Финляндии. Лицо его еще больше осунулось — уже сильно сказывалась нехватка продовольствия. Но он живо ко всему присматривался, прислушивался. В Таврическом дворце бесперебойно шли многолюдные собрания. На Невском то и дело шагали колонны демонстрантов. Выходили бесчисленные газеты и журналы, бесконечные речи произносил адвокат Керенский. В Зимнем дворце заседало Временное правительство. Я перевелся в Балтийский флот и почти безвыездно жил в Петрограде. Потом уехал в деревню. Там я получил коротенькое письмо от Грина. Он собирался приехать, но так почему-то и не приехал. Вновь мы расстались на много лет. (Запись беседы с И. С. Соколо- вым-Микитовым. Ленинград, 1964 г. — В. С.)
ГЛАЗАМИ ДРУЗЕЙ И НЕДРУГОВ
Мы вплотную приблизились к тем годам, где наши сегодняшние сведения о Грине чрезвычайно бедны. Кое- какие материалы, бесспорно, есть, но большей частью они отрывочны и случайны.
«Журнала журналов» «Как мы работаем». «Как я работаю? Только со свежей головы, рано утром, после трех стаканов крепкого чая, могу я написать что-нибудь более или менее приличное. При первых признаках усталости или бешенства бросаю перо.
»
Приблизительно в те же дни, когда был опубликован ответ на анкету, Грина повстречала Екатерина Ивановна Студенцова. Как писателя она знала его с детства, много о Грине рассказывал ей и старший брат Николай, почти год проживший с писателем в Пинеге. Е. И. Студенцова рассказывает:
«... я поехала к нему с братом. Это было в 1915 году. «Так вот вы какая, — встретил меня Александр Степанов и ч , — а я думал, что придете вот такая». — И он очертил круг рукой. Этим он намекал на круглое лицо брата, представляя, что я похожа на него.
Александр Степанович жил в то время, кажется, на Литейном в номерах *. (* Грин жил в меблированных комнатах Пименова, Пушкинская ул., 1.)Номер был длинный, узкий. Направо от входа стояла кровать за шкафом, а налево была вешалка. Впереди было два стола — письменный и обеденный. На одной стене висело зеркало, а на другой — портрет жены, с которой Александр Степанович уже не жил.
истории и анекдоты. Ему, по-видимому, нужны были слушатели. Я стойко выслушивала всё... Недаром в этот вечер он подарил мне только что вышедшую книжку журнала «Современный мир», № 1, за 1915 год. В ней был его рассказ «Искатель приключений ». Александр Степанович написал: «Екатерине Ивановне Студенцовой вечно благодарный Грин». Он очень ценил внимание и ласку.
Пришел поэт Л. Андрусон. Он был закутан в шубу, шарф. На одну ногу прихрамывал и был несколько похож на медведя.
«А, хромой черт», — встретил его Александр Степанович, но это было сказано так, что чувствовалось, что он его очень любит. Андрусон даже не раздевался, скоро ушел. Александр Степанович сказал, что он болеет, а вообще он с ним проводит всё время.
Было уже поздно. Мы собрались домой. Александр Степанович захотел поехать к нам. Приехали на извозчике. Дома все захотели спать. Александра Степановича положили в гостиной на диване. Он долго ходил, пил воду. Потом лежал или спал... Утром горничная сказала, что он ушел еще ночью и ничего не сказал».
Сохранилась еще одна, последняя, «дневниковая» запись в тетради слежки за Грином.
«В 12 ч. 45 мин. дня вышел из дому сел на извозчика и поехал на Троицкую ул. д. № 15—17 во двор в подъезд № 3 откуда через 10 м. вышел и пошел на Невский пр. где встретился с неизвестным господином как видно журналист с которым поговорив немного расстались неизвестный пошел без наблюдения а Невский зашел в д. 55 во двор откуда скоро вышел и возвратился домой.
В 4 ч. дня вышел вторично на углу Невского и Пушкинской ул. купил Биржевки и Вечернее время и зашел по Пушкинской ул. д. 1 в овощную лавку... (слово неразборчиво. — В. С.) и с покупками возвратился домой.
В 6 ч. 40 м. вечера вышел в третий раз отправился по Невскому пр. д. 57 в Кинематограф пробыл 1 ч. 30 м. вышел, и возвратился домой. Больше выхода не видели. Лебедев Ф. Соколова».
На Троицкой улице Грин посетил квартиру знаменитого сатирика, редактора «Нового сатирикона» Аркадия Тимофеевича Аверченко, но не застал его дома. С каким журналистом Грин встретился на Невском и к кому он заходил в доме № 55 — выяснить не удалось. Несколько лет назад умерший старый журналист И. Хейсин, познакомившийся с Грином в 1915 году, вспоминал:
«Полдень. Редакция журнала «Жизнь и суд». Я сижу за работой. Звонок телефона. Беру трубку. Говорят из редакции журнала «Пробуждение» и любезно предупреждают: «К вам направился писатель Грин». Это из числа серьезных предупреждений. Грин, являясь в редакцию, умел-таки разговаривать с издателями. Отделаться от него и отпустить его без настоятельно требуемого аванса было нельзя. Грин в отношении издателей был поистине неумолим.
— двум братьям Залшупиным. Те, не желая платить Грину аванс, быстро схватили свои шляпы, пальто — и были таковы.
Я был оставлен «на съедение», но Александр Степанович служащую в редакции братию не трогал.
Пришел Грин. Человек лет сорока, в обветшалом одеянии, в какой-то немыслимой порыжелой шляпе, плохо выбритый.
— Вот, — сказал он, положив на стол свернутую исписанную бумагу, — рукопись.
Он, не снимая шляпы, уселся против меня в кресло и неторопливо начал закуривать.
— Оставьте, Александр Степанович, — сказал я, — не задержу.
— Оставить можно, — ответил Грин, — но мне сейчас необходим аванс в сто рублей. Прошу.
— Ничего не выйдет. Издателей нет, а без них деньги контора не выплатит.
— Почему не выйдет? — изумился Грин. — Выйдет, еще как выйдет! Я подожду прихода издателей и сам поговорю с ними. Не люблю я эту людскую разновидность, но разговаривать с ними люблю.
я рассказал ему ситуацию.
— Ладно, — сказал недовольный Борис Соломонович Залшупин, — позвоню немного позже.
Позвонил позже. Ничего не изменилось, вопрос не разрешался. Раздраженный издатель предложил мне выдать настойчивому писателю пятьдесят рублей и «сплавить» его.
Я разбудил Грина и сообщил о решении издателя. Увы, Грина это не устраивало. Он, твердо убежденный в своем праве, требовал все сто.
Новый звонок по телефону, печальная информация и рев издателя:
— Дайте ему сто рублей, пусть отвяжется.
«Вот как нужно с ними действовать, иначе эти людишки не понимают. Не забудьте, что мы торгуем своим творчеством, силой мышления, фантазией, своим вдохновением! Пока!»
Если знать образ действия дореволюционных предпринимателей, в частности издателей всех видов и рангов, то судить Грина за его способы получать авансы и гонорары нет оснований. Писатель знал,какая львиная часть его творческого труда достается владельцу издания, знал, что отказы в выдаче денег неосновательны, что других средств получить деньги часто не бывает, и только нужда и крайняя необходимость заставляли его пускать в ход свои экстравагантные «действия». И. Хейсин поведал нам, как относился Грин к издателям, к прессе.
А как же сама пресса относилась к Грину? Если в самом начале десятых годов возможны были пассажи вроде того, что, пиши Грин по-английски, у него было бы такое же большое имя, как у Киплинга, Конан-Дойля и т. п., то теперь Грина снисходительно похлопывали по плечу, дескать «давай, давай», а в сторону в это же время делали замечания: «Талантлив, но не бог весть что!» Глава эта называется «Глазами друзей и недругов». Поэтому закончим ее еще одним эпизодом из биографии Грина, рассказанным другом писателя.
В том же 1916 году Пензенское землячество в Петербурге устроило вечер в пользу раненых солдат и нуждающихся студентов.
«Когда, — рассказывает Е. Студенцова, — я предложила пригласить Александра Грина, среди студентов послышались такие восклицания и разговоры, из которых можно было понять, как эта молодежь любит писателя. К участию в концерте были приглашены многие знаменитые земляки — певцы, артисты и режиссеры. Мейерхольд был со своей студией. Решено было пригласить и Грина, который хоть немного, но жил в Пензе. Он согласился читать свой рассказ — просил только взять и Година. Я. Година тоже пригласили. Он должен был читать стихи.
— встречала приезжающих артистов. Александр Степанович приехал с Годиным. Годину скоро нужно было читать, и я пошла проводить его на сцену; когда я вернулась, Грина не было. Приехал виолончелист Бирнбаум, который сказал, что никого здесь не видел. Ясно было — Грин сбежал. Это исчезновение, по-видимому, объяснялось тем, что Александр Степанович не любил обращать внимание на себя и чувствовал себя хорошо, когда вокруг были только друзья».
ВЫНУЖДЕННЫЙ ОТЪЕЗД
Грин любил неожиданно исчезать из города и так же неожиданно появляться вновь. В каком-нибудь маленьком городке, где его никто не отвлекал да и жизнь была значительно дешевле, ему превосходно работалось. Правда, не однажды он попадал в такие ситуации, о какой пишет критику Измайлову:
«Дорогой Александр Алексеевич! Пишу из Выборга. Я поехал в Lilla Pelinge за Выборг, понаписать нечто, требующее полной тишины и уединения. Зная, что Л. Н. Андреев обещал уплатить мне за 2-ой рассказ, я очень спокойно тронулся из Петрограда, оставив кому следует письма с просьбой перевести эти деньги в Выборг телеграфом. Получилось же следующее: сижу в отеле «Континенталь» под ежечасной угрозой быть отведенным в тюрьму за неплатеж. Срока окончательного дано мне... (неразборчиво. — В. С.) до 12 ч. дня Четверга. Меня не кормят, издеваются надо мной, как хотят, ругают по-фински и по-русски и еще на 20-ти най- ных наречиях.
Это нечто кошмарное.
— близкая знакомая одного выборгского чертежника — солдата П. С. Козлова, тоже беллетриста, — любезно согласилась экстренно съездить в Питер и вручить это письмо Вам... Дорогой Александр Алексеевич! Дайте ей, для меня, аванс 60 руб., ради бога! Если не сразу, то в 2 приема я его погашу непременно. Очень уж не хочется в тюрьму. Пишу и плачу, честное слово. Я, поработав много, вернусь числа 18—20-го, и в работе этой будет что погасить и этот аванс. Всегда Ваш А. С. Грин. 11 окт. 1916 г.». Измайлов помог, прислал деньги, и Грин смог вернуться в Петербург.
Нельзя сказать, чтобы жизнь кочевника была очень по душе Грину. Правда, по его собственному выражению, он всегда с волнением думал о путешествиях. Но Грин говорил о путешествиях по зову души, а не о вынужденных. В конце 1916 года за непочтительный отзыв о царе в общественном месте писатель был выслан из Петрограда. Он выбрал Лоунатйоки, станцию в семидесяти двух верстах от города. Временами он наезжал в редакции. Из Лоунатйок он послал редактору «Огонька» Бонди рассказ «Враги», сопроводив его такой запиской:
«Дорогой Владимир Александрович! Посылаю Вам рассказ, кажется, на этот раз — не из плохих. Так заставляет меня думать приближение морозного и дразнящего Рождества. Честное слово — я не мог переписать рассказ на машинке, потому что у нас, в лесу, их нет, а я прихворнул и в город не ездил. Зайду, с Вашего разрешения, во вторник, 20-го. Преданный Вам А. С. Грин».
ПОСЛЕ РЕВОЛЮЦИИ
Февральская революция застала Грина в Лоунатйоках. Поезда уже не ходили, и он пешком отправился в город.
достаточно общих сведений, мы, в сущности, ничего больше не знаем. Не найдено даже ни одного письма, помеченного семнадцатым годом.
Правда, в семнадцатом году Грин написал много рассказов, по которым нетрудно проследить его политические симпатии и антипатии. Я не буду здесь касаться данного вопроса подробно, ибо это тема для специального исследования *.(* Несколько лет назад в предисловии к сборнику А. С. Грина «Джесси и Моргиана», вышедшему в «Лениздате» в 1966 году, я писал, что рассказ «Восстание» (Грин опубликовал его за неделю до Октября) — злая сатира на Февральскую революцию. Ту же мысль я повторил в статье «Как приплыли к нам „Алые паруса"», напечатанной в журнале «Детская литература», № 1, за 1968 год. Кандидат филологических наук В. Ковский в книге «Романтический мир Александра Грина» (М., «Наука», 1969) заявил, что я «сознательно », «с лучшими намерениями» искажаю факты. Процитировав строчки из двух моих статей, Ковский приходит к выводу: «Дело представляется так, будто реакционные журнальчики и газетки наперебой стремились приобрести у Грина антибольшевистские писания, а взамен получали (и печатали почему-то!) произведения ярко антибуржуазные». Вывод Ковского, быть может, был бы убедителен, если бы он не допустил одну странную вещь. Процитировал он меня так: взял начало и конец абзаца и выкинул середину, содержащую самую суть моей мысли. А текст мой был такой: «В журналах, журнальчиках и газетках, где он (Грин) был давним сотрудником, у него требовали: «Дайте сатиру, Александр Степанович, сатиру в вашем духе, на большевиков. Он не отвечал и приносил рассказы, полные смятения, ожидания, надежды, веры в добрые начала человека. И всё же он написал сатиру — рассказ «Восстание», — злую сатиру на буржуазную революцию». Вот, оказывается, какие рассказы приносил Грин. Ковский допустил полемическое преувеличение. В противном случае, как бы он мог объяснить такой факт: буржуазные издательства выпустили в свет «Красное и черное», «Воскресение», «Сагу о Форсайтах» и множество других произведений, куда более антибуржуазных, нежели рассказ Грина.
«О некоторых малоизвестных произведениях А. С. Грина» («Литературный Азербайджан», 1970, № 7) Алиев подробно разобрал рассказ «Восстание». Он пришел к такому выводу: «Пристальное изучение литературной деятельности Грина в этот период (1917—1918 гг. — В. С.) позволяет сделать вывод, что в отдельных произведениях он глубже воспринимал революционные события, чем кажется на первый взгляд. Рассказ «Восстание» всё же, думается, написан в результате неудовлетворенности Февральской революцией и веры в неизбежность нового революционного переворота ».) Приведу только один интересный литературный документ — предисловие Грина к коротким рассказам, напечатанным в газете «Свободная Россия », которую редактировал А. И. Куприн:
«Нас давно прельщала безобразно трудная задача: написать рассказ (или несколько рассказов) с таким расчетом, чтобы весь вполне законный сюжет его раз- работанно уместился в 15—20 строках. Это не гимнастика слова. Современная мысль, разбросанная в ужасных мировых потрясениях, запойно длящихся уже несколько лет подряд, едва ли полностью вдохнет самый прекрасный роман, самую ароматную поэму, если они выходят за пределы пятисот строк. Разумеется, мы не имеем в виду провинцию. Там краткость, аскетическая краткость была бы принята за насмешку. Провинциал (да простит он нас!) читает только то, что написано; содержание междустрочия ему в тягость. Наш ученический опыт имеет в виду — пока что — людей нервной спазмы, мастеров понимания».
В том же семнадцатом году в мартовской книге «Русского богатства» появилась статья А. Горнфельда о Грине. Это была рецензия на сборник «Искатель приключений», вышедший в конце 1916 года. Статья Горнфельда — лучшее, что написано о Грине до революции. «Грин, — пишет Горнфельд, — незаурядная фигура в нашей беллетристике; то, что он мало оценен, коренится в известной степени в его недостатках, но гораздо более значительную роль здесь играют его достоинства. После всего вышесказанного мы можем с полным правом и с уверенностью сказать: у Грина... в основе нет шаблона; он не самобытен в манере, которая принадлежит школе, но самостоятелен в процессе создания, и хочется иногда сказать, что, несмотря ни на что, Грин был бы Грином, если бы и не было Э. По.
ищет единственно верного пути и, найдя его, уже не может от него отречься».
Восемнадцатый год явно значительно более благосклонен к нам, интересующимся всем, что связано с именем Александра Грина.
В 1918 году в Москве крикливые афиши известили о вечере-диспуте «О женщинах» в театре Ростойчиной (ныне театр имени В. В. Маяковского). Приглашались все писатели; к ним была особая просьба: выступить на тему: «Человек ли женщина?»
Театр не мог вместить всех желающих, люди стояли в проходах. Кассира организатор вечера А. Каменский заблаговременно удалил, боясь, что публика, разочаровавшись в диспуте, потребует деньги обратно.
Председатель, открывший диспут, начал с того, что в настоящее время распространилось мнение, что женщина — существо, резко отличающееся от мужчины своим ограниченным умом, мелочностью, ничтожностью желаний, что ее надо считать существом низшей расы.
Вечер проходил вяло. В публике заметно нарастало недовольство. Каменский, надеясь на самотек, даже не счел нужным подготовить ораторов.
Вдруг на сцену, чуть пошатываясь, вышел худощавый человек с бледным лицом, энергичным и вместе с тем трагическим выражением темных глаз, одетый в старый темный свитер и поношенные брюки. В зале, ошарашенном неряшливым видом незнакомца, раздались смешки. Человек на сцене стоял и молчал, потом обвел зал взглядом, кашлянув громко, вызывающе и повелительно крикнул: «Женщина! Что такое женщина!» И он сказал много высоких слов о женщине, о терпении ее, любви и сострадании, о радости, приносимой ее улыбкой.
А когда он кончил, зал встал и, стоя, рукоплескал ему — человеку в старом темном свитере и поношенных брюках.
Это был Александр Грин.
«Под А. Грина»):
«Из Киева в Петроград пробиралась молодая дама, жена б. офицера. По дороге познакомилась — из соседнего купе перешел — со штатским господином.
Хорошо одет, под англичанина, в деньгах, видимо, не стесняется, ботинки лакированные и вообще — барин барином. Лицом — не очень вышел. Но женщины, как известно, придерживаются старой пословицы о мужчине: «Немножко лучше черта...» А у спутника — большие преимущества: писатель, беллетрист, известный, столичная штучка.
— Я — Грин. Не читали?!. Изумительно!.. Погодите — я вам сейчас свои книжки принесу...
В ж. -д. киоске нашлись томики рассказов А. Грина. Они были торжественно вручены хорошенькой барыньке с соответствующим ее качествам автографом. Писатель тоже возвращался в Петроград, где живет постоянно.
— Голодный город? Ну это как для кого! Умный человек, да с деньгами, нигде не пропадет! Литература кормит меня. Других — мало, а я — сыт... Плачу за всё бешеные цены, но зато сыт...
Дама по части русской литературы была достаточно беззаботной, больше французами увлекалась. Но было лестно — внимание писателя, у которого есть книги, который и по продовольствию может...
Приехали в Петроград, и А. Грин стал бывать у дамы. В глазах, а еще более — «в крови горел огонь желаний ». И был писатель бесконечно любезен — и театр, и обеды в хорошем ресторане, и продукты добывал. По ценам неизвестным. А к тому же то газету принесет, то журнал, то новую книжку — всё «А. Грина» сочинения. Лестно!
... И случилось, как случается часто с молодыми дамами, мужья которых вне Петрограда...
Но вскоре обман разоблачился, и самозванцу на днях пришлось ретироваться. И от барыни, и вовсе из Петрограда. Подлинный беллетрист А. Грин, опрошенный нами по этому казусу, удивился храбрости своего неизвестного заместителя и вместе с тем заявил, что для него весьма лестно очутиться в одной компании с корифеями русской литературы, именами которых в свое время злоупотребляли разные проходимцы. Были Хлестаковы — под Надсона, М. Горького, Чехова. Один такой «Чехов» ездил на волжских пароходах и даже занимал деньжонки... »
недолго: не хватало бумаги.
Возможности печататься стремительно сужались. Тем, кто жил только литературным заработком, приходилось туго. Когда Грина пригласили участвовать в новой газете «Честное слово», он первым делом позвонил А. Блоку. В записных книжках Блока находим: «12 августа. Утром — телефон от А. С. Грина: дать материал для беспартийной левой газеты, редакция П. Ашевского, в Мос кве, — «Честное слово». Пошлю «Что надо запомнить об Аполлоне Григорьеве», строк 100 стихов. 16 августа. Утром будет звонить Грин. (Не звонил. По-видимому, мама напрасно трудилась переписывать. Газетчикам верить пора перестать.)
17 августа. Грин позвонил, что московская газета закрыта ».
В десятых числах августа Грин возвратился из Москвы, а двадцать первого вновь уехал туда.
В Москве, в газете «Мир», Грина попросили написать статью о Толстом. Он с радостью согласился. Эта небольшая работа — прекрасный человеческий документ, как нельзя лучше характеризующий самого Грина, документ, в котором соседями оказались мыслитель и растерявшийся интеллигент, тонкий критик и гражданин, с надеждой заглядывающий в будущее.