Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "З"

1. Земля и вода

Входимость: 1. Размер: 30кб.

Часть текста: жидкость было мне сильно не по душе. Я отравлен. Если меня легонько прижать, я обрызгаю тебя молоком. - Деревня?.. - сказал я. - Когда я о ней думаю, колодезный журавль скрипит перед моими глазами, а пузатые ребятишки шлепают босиком в лужах. Ясно, тихо и скучно. Вуич сдал карты. От нечего делать мы развлекались рамсом: игра шла на запись на десятки тысяч рублей. Я проиграл около миллиона, но был крайне доволен тем, что мои последние десять рублей мирно хрустят в кармане. - Что же делать? - продолжал Вуич, стремительно беря взятку. - Я честно исполнил свои обязательства горожанина перед целебным ликом природы. Я гонялся за бабочками. Я шевелил палочкой навозного жука и сердил его этим до обморока. Я бросал черных муравьев к рыжим и кровожадно смотрел, как рыжие разгрызали черных. Я ел дикую редьку, щавель, ягоды, молодые побеги елок, как это делают мальчишки, единственное племя, еще сохранившее в обиходе различные странные меню, от которых с неудовольствием отворачивается гурман. Я сажал на руку божьих коровок, приговаривая с идиотски-авторитетным видом: "Божья коровка - дождь или ведро?" - пока насекомое не удирало во все лопатки. Я лежал под деревьями, хихикал с бабами, ловил скользких ершей, купался в озере, среди лягушек, осоки и водорослей, и пел в лесу, пугая дроздов. - Да, ты был честен, - сказал я, бросая семерку. - А, надоело играть в карты! - вскричал Вуич. - Зачем я вернулся? - Он встал и, скептически поджав губы, исподлобья осмотрел комнату. - Эта дыра в шестом этаже! Этот больной диван! Эта герань! Этот мешочек с сахаром и зеленый от бешенства самовар, и старые туфли, и граммофон во дворе, и узелок с грязным бельем! Зачем я приехал?! - Серьезно, - спросил я, - зачем? - Не знаю. - Он высунулся наполовину в окно и продолжал говорить, повернув...

2. Вдовин А.: Миф Александра Грина

Входимость: 1. Размер: 29кб.

Часть текста: быть заговорщиком. Но бывает иначе. Загадочность Александра Грина обнаруживается только при сопоставлении его судьбы и его текстов – сами по себе они объяснимы и вполне укладываются в общую картину и жизни, и литературы. Трудно поверить, что этот усталый, угрюмый, неуверенный в себе, измученный болезнями человек писал новеллы, наполненные оптимизмом, любовью к людям и несколько наивным по тем временам “красота спасет мир”. Жизнь учила обратному. “Все в ней сложилось так, чтобы сделать из Грина преступника или злого обывателя”, — писал Паустовский. Но для преступления нужно, как минимум, мужество поступка, а обыватель немыслим без ощущения почвы под ногами. Ни тем, ни другим Грин не обладал. Он мог стать нищим босяком – его выручала осторожность провинциала; он мог стать “профессиональным революционером” — для этого ему не хватило жестокости. От социальных потрясений он спасался в тихой заснеженной Финляндии или цветущем Крыму. Верный инстинкт писателя всегда позволял ему вовремя отойти в сторону. Это в конечном счете и помогло Грину создать свой мир и свой миф. В сущности, за все годы своего писательства он ни разу не изменил ни манере, ни теме, ни языку, при кажущейся трепетности и порывистости, всегда оставаясь слегка отстраненным, слегка безучастным, слегка холодным. От возвышенной романтики “Алых парусов” до черного пессимизма “Дороги никуда” красота его стиля была красотой игрушечного домика в стеклянном шаре, встряхнешь – и закружатся волшебные снежинки. Атрибуты, традиционно приписываемые его произведениям – иллюзорность, авантюрность,...

3. Тифозный пунктир

Входимость: 1. Размер: 22кб.

Часть текста: не знал, что тиф разит спустя дней двенадцать после того, как она попробует твоей крови. Поэтому, спя рядом с больным, считал я себя редким счастливцем, так как пока был совершенно здоров. Мне не спалось. Я курил отвратительную «советскую» махорку, — признак солдатской бедности, — ее курил только тот, у кого не было денег купить лучшего табака, — курил и вспоминал дворника одного дома, в котором жил до солдатчины. То был тридцатилетний гигант, красавец деревенского типа; не прогнувшись, вносил он на пятый этаж четверть сажени дров. После смерти жены осталось у него четверо детей, — две девочки и два мальчика, — от шести до одиннадцати лет; они и отец умерли в три недели. Перед смертью, шатаясь, встал с постели и пошел, в полном бреду, великан этот на улицу. Я задержал его с помощью прохожих; отбиваясь, но уже слабый, он твердил: «Вот луна-лунушка, я пойду на луну, жаловаться; там дохтуров нет. Убьют меня дохтура наши». II Мы жили близ вокзала маленького уездного города, в чайной, — шесть человек обозной команды, отряженной караулить обоз; он стоял под навесом среди путей. Днем чайная была полна народом, и мы гнездились за угловым столиком, не раздеваясь, одурелые от газа и холода. Холод стлался внизу, щемя ноги; наверху же стоял банный пар, пропитанный махорочным дымом. Когда чайная закрывалась, мы сдвигали столы и ложились на голый пол, и в зубы, из щелей между бревен, крался мороз. Утром мы вставали, дрожа. Все мы были из Петербурга и все тосковали о нем. Странный, роковой город, — лишь в те месяцы почувствовал я всю магнетическую силу его притяжения, все мрачное очарование его ран, зияющих пустырями и темными громадами пустынных домов, лишенных огней, среди глыб снега и льда на заколоченных улицах. Истинную и глубокую страсть внушал он. Не было дня, чтобы компанионы мои — два сапожника,...